Вскоре после выхода книги «Кедр у дома и за околицей» в музей леса пришла Любовь Игоревна Папылева и, представившись внучкой бывшего Веркольского лесничего Минина Михаила Георгиевича, рассказала, что в деревне Яворе Пинежского района успешно растут и уже плодоносят корейские кедры, посаженные её дедом.
– После окончания войны с Японией, – рассказала Любовь Игоревна, – мой дедушка привез с Дальнего Востока шишку – вот такую большую, с ладонь, с чешуйками, загнутыми по краям, как крыши у корейских и китайских домов. Он говорил, что подобрал её то ли в Маньчжурии, то ли в уссурийской тайге. Семечки-орешки в той шишке были более крупными, чем у кедра сибирского. Семена дедушка посеял сначала на грядке, а потом уже сеянцами посадил возле дома. Теперь кедры выросли большими и уже плодоносят…
Вот так удача! Я не верил своим ушам – пока ни одного случая успешной приживаемости и роста кедра корейского на территории области не зафиксировано. Исколесив всю Архангельскую и Вологодскую области, я везде встречал лишь кедр сибирский. Есть, правда, единственный случай произрастания кедра европейского – это кедры у главного корпуса АГТУ, посаженные в 1932 г. известным лесоводом И.М. Стратоновичем. Но кедр европейский, судя по научной литературе, отличается от кедра сибирского меньшими размерами дерева, шишек и семян.
В моём воображении сразу представилась радужная картина – немедленно организовать сбор семян с этого высокорослого «азиата», вырастить в питомнике сеянцы и начать распространение его по всему Европейскому Северу.
– Приезжайте в Явзору в конце лета, в то время мы там будем отдыхать, – предложила Любовь Игоревна. – Вот и организуем сбор урожая. Нынче на деревьях шишек очень много…
Я, разумеется, с радостью согласился. Но поскольку до осени оставалось еще больше полугода, решил ознакомиться с научной литературой по кедру корейскому и узнать побольше о самом Михаиле Георгиевиче Минине.
Да, кедр корейский (или маньчжурский) действительно намного крупнее своего сибирского собрата. Вот что отмечено в «Лесной энциклопедии» (1985, с. 413): «Кедровая сосна корейская, или маньчжурская, высота 20&30 (до 60) м От кедровой сосны сибирской отличается менее густым охвоением, более крупными се& менами и шишками. Распространена в горах Северо-Восточного Китая и северной части Корейского полуострова, на о. Хонсю в Японии, в СССР – на юге Приморского края. Растет, как правило, в составе широколиственно-хвойных лесов». У В.В. Гроздова в учебнике «Дендрология» (1960, с. 93) записано: «Важный представитель уссурийской тайги... Сосна корейская сходна с сибирским видом. Отличается от него менее толстыми побегами, покрытыми густым рыжеватым пушком. Плотная длинная хвоя держится 2&3 года, но сидит менее густо… Зрелые шишки бурые, цилиндрические, очень крупные, длиной 15 см и более, свисают на ножках. По созревании осенью второго года (в октябре) они сильно оттягивают сучья и опадают вместе с семенами… Семенные чешуи имеют загнутую наружу верхушку. Орешки с толстой деревянистой кожурой».
Биография Михаила Георгиевича Минина оказалась интересной, а сам он весьма одаренной личностью.
Родился 22 ноября 1905 г. В церковной книге было записано имя Михаил, а отчество Георгиевич. Однако отца все звали Егор, потому и отчество у Михаила в быту стало Егорович. При оформление каких-либо справок больше верили на слово, чем требовали предъявления официальных документов. Может быть, поэтому отчество «Егорович» прошло со школьной скамьи через всю жизнь, через войну, вплоть до выхода на пенсию. Все ордена и медали были оформлены на Егоровича. Но одна дотошная работница райсобеса, оформляя пенсию, раскопала истину, и пенсионное удостоверение, а также и паспорт, были выданы на Михаила Георгиевича, а не на Михаила Егоровича. Так и лежат сейчас документы в аккуратно оформленном семейном альбоме у Любови Игоревны Папылевой (Мининой) – одни с отчеством Егорович, другие – Георгиевич.
Место рождения – деревня Агафоново ныне Покшеньгского сельского совета Карпогорского района Архангельской области. Эта деревня расположена в 10 км от с. Карпогоры за рекой Пинегой.
Вот как описывает родословную своего деда и отца сын Игорь Михайлович Минин в письме ко мне, датированном 16 ноября 2006 года: «Мой дед по отцу – крестьянин. В семье было четыре брата и сестра. Земли было много, все трудились самозабвенно, потому жили крепким единоличным хозяйством. Дед Егор занимался также сплавом леса по Пинеге, зимой ездил на заработки в Санкт-Петербург. Старший брат Василий был профессиональным охотником. Второй брат Григорий до революции работал волостным писарем в Карпогорах. Третий брат Егор помогал семье. Во время гражданской войны братья Василий и Егор стали красными партизанами, а брат Григорий ушёл с белыми. В молодости, при красных, отец окончил учительские курсы и работал учителем начальной школы в д. Кушкопола – это выше на 25 км по реке Пинеге. Во время работы учителем с отцом произошел такой случай. Пинежье временно заняли белые. Они забирали людей, работающих у красных, и помещали их в тюрьму, которая была оборудована в Веркольском монастыре, расположенном в 50 км от Карпогор по реке Пинеге. Попал в тюрьму и отец. Ему грозил расстрел. Но белые выяснили, что его брат Григорий у белых и отпустили отца. Тем более, что отец ещё в то время был несовершеннолетним».
После окончания интервенции и гражданской войны на Севере Михаил Минин помогал родителям по хозяйству. Позднее, в одной из газетных заметок по случаю 50Mлетия советской власти, он пишет, что в июле 1920 г. в группе деревень верхней части Пинежского уезда появилась комсомольская ячейка, в которой было более 70 человек. Уже на первом организационном собрании Михаил Минин был избран секретарем и направлен в Архангельск на курсы по подготовке комсомольских работников. В 1922 г. он был избран членом Пинежского уездного комитета РКСМ и вёл большую работу по политическому воспитанию молодежи. «Большой учёбой для всех были комсомольские собрания, – пишет он. – Теперь может показаться странным и даже смешным то, о чем мы тогда говорили и спорили. Много разговоров было, в частности, по таким вопросам: может ли комсомолец носить галстук? Танцевать или не танцевать комсомольцам? Многие из нас тогда считали, что ношение галстука и танцы являются буржуазными предрассудками. Мы оборудовали народные дома, ставили спектакли, читали доклады, выпускали стенгазеты, вели антирелигиозную пропаганду. Я хорошо помню своих товарищей-активистов: Александра и Антона Мининых, Георгия Черноусова, Ивана Шехина, Анисима Никулина, Сергея Павлова, Андриана Кочурова, Самсона Попова, Степана Бобыкина, Петра Агеева…».

Вскоре Михаил Минин уехал в Архангельск, где в 1927 г. окончил губсовпартшколу. В том же году, в возрасте 22 лет, женился на Шокиной Марие Акимовне. Отец её Аким Михайлович в царское время получил высшее образование – был инженером по строительству судов. Семья по долгу службы отца часто переезжала, меняя место жительства: Красноярск, Николаев, Кола и другие. В Архангельске работал на «Красной кузнице». Мать Марии умерла рано, детей воспитывала мачеха. Сестра Варя в 1921 г., во время интервенции на Севере, уехала в Англию, связь с ней прервалась.
28 сентября 1928 г. в семье Михаила и Марии Мининых родился сын Игорь. По свидетельству сына, перед войной отца неоднократно призывали на военные сборы. Видимо, тогда он уже входил в командный состав запаса Красной армии.
В упомянутом письме ко мне Игорь Михайлович продолжает: «После окончания совпартшколы отец работал в разных местах и на разных должностях: начальником сплавконтор в Емецке и Яренске, на Конвейере в Архангельске, где возглавлял группу по строительству морпорталов. Я был еще маленьким, но по& мню два случая. В Емецке отец решил покатать нас с матерью зимой на санках. Он запряг вороного жеребца в лёгкие санки, мы сели в них и поехали. Жеребец кого-то испугался, прыгнул в сторону и понесся по целине. Санки перевернулись, сломалась оглобля. Отец поймал и успокоил жеребца, связал оглоблю и мы тихонько доехали до дома. В Яренске строили электростанцию на реке Кижмолка. Все обязаны были работать. Детских садиков не было. Мать рабочей трудилась на Кижмострое. Отец взял для меня няню, бывшую монахиню, которая и проживала вместе с нами. Партийное начальство узнало, что меня воспитывает бывшая монахиня, и предложило отцу выгнать её. Но отец этого не сделал, монахиня продолжала воспитывать меня, но только реже стала показываться на улице на виду у всех».
В 1936 году, когда Михаилу Георгиевичу Минину перевалило за 30 лет, он поступил в Архангельский лесотехнический институт имени В.В. Куйбышева на отделение «Лесное хозяйство» лесоэкономического факультета.
Уже в возрасте 78 лет Игорь Михайлович пишет: «Папа учился днем в АЛТИ, вечером трудился на производстве. Мама работала на Главпочтамте. Мне шел восьмой год, и я начал учиться в школе № 6, что на углу улицы Карла Маркса и проспекта Павлина Виноградова. Жили на улице Пролетарской (теперь Логинова), дом 40. Квартира – коммуналка, кухня общая. Жили отлично. Почти каждое воскресенье мы с отцом шли на колхозный рынок, на Поморскую, и покупали огромную щуку. Мать по воскресеньям работала, поэтому рыбу разделывал отец, а я чистил картошку. На общей кухне отец варил уху и жарил рыбу. Он командовал мне: «Запевай!». Я во всё горло орал песни: «Катюшу», «Три танкиста». К приходу матери была готова уха и жареная рыба. На уху часто приглашали соседей…».
На пятом курсе Михаил Георгиевич работал директором Исакогорского учебно-опытного лесхоза АЛТИ. По частично сохранившимся документам в архиве АЛТИ он был назначен директором с 19 апреля 1940 г. Сын Игорь Михайлович при встрече во время моей поездки в Явзору в августе 2007 г. вспоминает:
– Шла весна сорокового года. Мне было тогда уже одиннадцать лет и я всё хорошо помню. Отец возил меня в лес, в район Исакогорки, Лахты, Илеса, 109Mго километра. С нами были студенты, они прорубали просеки, измеряли их длинными лентами, ставили колышки, вкапывали столбики, что-то на них писали. На озёрах мы иногда ловили на удочку рыбу.
– А не помните, отец тогда уже закончил институт или нет? – спросил я.
– Нет, институт он закончил в 1941 году. И вот какая произошла памятная история. 22 июня в институте был бал по случаю окончания учебных занятий, наверное, последний звонок. Вечером в столовой собрались выпускники и преподаватели. Ректор произнес речь и провозгласил тост за здоровье и успехи молодых инженеров. Был концерт, были танцы до полуночи. Преподаватели и сам ректор танцевали со студентами. Потом все решили пройтись по набережной Двины вплоть до соломбальского понтонного моста. Ночь была теплая, светлая. И вдруг рано утром из репродукторов прозвучало страшное слово – война! (Кстати, об этом же рассказывал доцент кафедры лесной таксации и лесоустройства Валентин Иванович Калинин, однокурсник Михаила Минина).
Мои попытки найти какие-нибудь сведения о Минине-студенте в архиве АЛТИ не увенчались успехом – архив почти полностью сгорел от попадания немецкой бомбы 1 сентября 1942 года. Сохранился лишь листок со списком студентов, принятых 1 сентября 1936 г. и окончивших институт в 1941 г. В этом листке отмечалось, что Минин Михаил Егорович защитил дипломный проект 3 июля 1941 г. на отлично.
В июле 1941 г. Михаил Георгиевич Минин был мобилизован.
Передо мной стопка его фронтовых писем, аккуратно собранных в одно целое внучкой Любовью Игоревной и переданных в Архангельский литературный музей. В присутствии организатора музея Бориса Михайловича Егорова я осторожно пролистал пожелтевшие от времени листы бумаги, разной по формату и качеству, исписанные ровным красивым почерком. На первом письме стоит дата – 3 июня 1942 г. На конверте штамп «Просмотрено военной цензурой». В письме краткое сообщение о том, что он, Михаил Георгиевич Минин, жив и здоров, очень волнуется за своих родных и близких. Письмо затертое, потрепанное, видно, что читалось много раз. А вот другое письмо, адресованное ученику 7Mго класса Минину Игорю. Написано оно на открытке, где изображен вражеский штык, направленный на ребёнка, прижавшегося к груди матери. Вверху надпись крупными буквами: «Воин Красной Армии – спаси!».
«Как покончим с фашистами, будем опять вместе, пойдем ловить рыбу… Не занимайся шалостями, больше используй времени на полезные дела, – назидательно пишет отец сыну. – Главное, хорошо учись, потом это здорово пригодится». В другом письме он добавляет: «Вернусь домой, заведем пару хороших собак и будем заниматься охотой. И рыбачить обязательно будем. А дедушка будет нам помогать».
Фронтовые письма сами по себе представляют несомненную ценность. И хотя о многом писать было не дозволено, тем более офицеру контрразведки СМЕРШ (дословно – смерть немецким шпионам!), по отдельным фронтовым эпизодам чувствовались напряженность и драматизм военного времени.
В толстой папке писем нет ни слова о том, чем занимался М.Г. Минин на фронте. Это вполне объяснимо. Уместно сказать, что и писатель Фёдор Абрамов тоже фактически умолчал о работе в СМЕРШ в своей биографии. Определенное представление о том, чем занимался СМЕРШ во время войны, я получил из книги М.А. Белоусова «Записки армейского чекиста» (3Mе издание, 1989 г.). Кроме бытующего суждение о том, что «смершевцы» шли с пулеметами за идущими в атаку нашими бойцами, это воинское подразделение в основном действовало против разведывательных и контрразведывательных органов противника, проникавших в войска, а на освобожденных территориях обезвреживали пособников фашистских аккупантов – предателей, карателей и тому подобных элементов.
Официально Михаил Георгиевич Минин с 22 ноября1941 г. по 5 августа 1942 г. был оперуполномоченным особого отдела НКВД Калининского фронта, затем переведен на должность старшего уполномоченного особого отдела НКВД при 46 мотострелковой бригаде. В 1943M1944 гг. – он начальник секретариата особого отдела НКВД 39 Армии Белорусского фронта. В 1945 г. переводится на должность зам. начальника отдела контрразведки «СМЕРШ» Забайкальского военного округа.
Из письма И.М. Минина от 16 ноября 2006 года: «После капитуляции Гер& мании отец был переброшен на войну с Японией. Он рассказывал, каким трудным был переход через Большой Хинган – жара, не хватало воды. Когда пришли в Китай, увидели нищету. У китайцев даже не было одежды, они прикрывали голое тело листьями гаоляна. В Уссурийской тайге отец взял шишку корейского кедра, которая путешествовала с ним от Порт-Артура до Архангельска, а затем лежала несколько лет в Веркольском лесничестве. Шишку я видел лично, она была в 2&3 раза больше шишки кедра сибирского. И семена-орешки были намного крупнее, причём цвет у них был не коричневый, а серый».
После разгрома японских войск в Маньчжурии судьба забросила Михаила Георгиевича в Порт-Артур. 5 ноября 1945 года он пишет домой: «Живу в Порт& Артуре. Климат хороший. Сейчас осень, начинается листопад. Многие остаются здесь на постоянное жительство. Мне тоже предлагают работу и квартиру. Но что-то стало пошаливать здоровье, подожду, что скажет комиссия. Видимо, предложат лечиться или отправят домой. А может быть, приехать за вами?».
Жена Мария Акимовна от такого предложения категорически отказалась. И вот уже 1 марта 1946 г. Михаил Георгиевич пишет: «Лечусь в санатории, отпускают домой, но жду окончательного ответа из Москвы. Дорога предстоит дальняя, надо ехать не менее двадцати суток».
22 мая 1946 г. Михаила Георгиевича Минина увольняют в запас из отдела контрразведки «Смерш» 39 Армии по должности зам начальника 3Mго отдела. Военные награды: орден Красной Звезды, два ордена Отечественной войны, медали – «За победу над Германией», «За взятие Кеннигсберга», «За победу над Японией». За плечами – почти пять лет службы в действующей армии.
Майор запаса Минин, переступив порог архангельской квартиры в доме на улице Логинова и разложив на столе подарки родственникам, не спеша достал из холщевого мешочка, похожего на табачный кисет, большую серо-коричневую шишку.
– Этот подарок я привез из Маньчжурии сам себе, – пояснил он. – Кедр корейский! Посажу орешки у дома в честь победы над Японией.
В Архангельске, в месте своего последнего перед войной жительства, Михаил Георгиевич не стал долго задерживаться, хотя мог бы, без сомнения, найти здесь подходящую работу. Он торопился на свою малую родину, в Пинежский район. К этому подталкивало и плохое состояние здоровья, которое он собирался подкрепить в родных краях.
Однако без работы его на родном Пинежье не оставили – подобных ему грамотных людей со специальным лесным образованием в районе было очень мало. Под нажимом райкома партии ему сразу же предложили возглавить строительство первого механизированного лесозаготовительного предприятия на базе узкоколейной железной дороги – Лавельского леспромхоза. Об отказе не могло быть и речи.
«Помню, как по путевке треста «Двиносплав» в середине зимы 1947 г. я приехал в Суру, а с началом весны пришел на место будущего строительства, – писал он позднее («Пинежская правда» от 27 января 1970 г.): – Стояла тогда на берегу Пинеги единственная старая лесная изба. В ней я и разместился со своим строительным «штабом». Эта же изба служила мне и временной квартирой. После войны во всем чувствовались затруднения. Продукты, хлеб рабочие получали по талонам. Был недостаток инструментов и строительных материалов. Никаких механизмов не было. Размещали рабочих в основном в Лавеле и Суре. В перовую очередь начали строить три дома – мужское и женское общежития и контору. Часть рабочих была поставлена на разрубку трассы дороги. Стройка не имела даже шпалорезки. Приходилось лес распиливать на доски ручной пилой. Шпалы тесали топором. Прорубка трассы и корчёвка пней на протяжении семи километров про& изведены лучковой пилой и вагой. Ручным же способом на этом участке дороги были произведены и все земляные работы. С открытием навигации на строительство при& была группа выпускников Пинежской школы ФЗО. Это были шестнадцатилетние ребята. Но парни хорошие, дисциплинированные и работящие. Несколько позднее при& была группа около 100 человек так называемых вербованных. В числе их были и та& кие, которые приехали за «длинным рублем». Весной же стройка получила рельсы, подкладки. Костыли изготовляли сами в Сурской кузнице. На баржах доставили первые два паровозика – «кукушки», их разгружали и вытаскивали в гору на берег вручную…. Стройка вставала на ноги. За год полностью построили дорогу протяженностью семь километров и по ней начали возить лес. Был создан лесопункт и подчинен Сурскому леспромхозу. А ещё через год лесопункт стал Лавельским леспромхозом. Постепенно вырос большой поселок Новая Лавела».
О становлении и дальнейшей судьбе Лавельского леспромхоза сообщал в письме ко мне в ноябре 2006 г. Игорь Михайлович Минин (он долгое время работал в Суре врачом-терапевтом и хорошо знал проблемы Новой Лавелы, которая отстояла от Суры в 8 километрах): «В памяти чёт& ко сохранился момент, когда паровоз поставили на рельсы. Затопили топку, нагнали пар. Я залез на тендер вместе с другими рабочими. Машинист дал первый свисток, такой громкий и резкий, что его, наверное, было слышно на сотню километров вокруг. И паровозик по& бежал по узкоколейке… Потом постепенно до& рога ушла вглубь леса на 50&60 километров… С начала перестройки леспромхоз стал распадаться. Директор Каранец, депутат РСФСР, в лесу оставил только одну бригаду, остальных рабочих разогнал. Заботился больше о себе, строил для своей семьи квартиры в Архангельске. Узкоколейку разобрали, а рельсы, тепло& возы, платформы и вагоны сдали в металлолом. В итоге леспромхоз ликвидировали».
В 1950 г. Михаилу Георгиевичу исполнилось 45 лет. Он оформляет пенсию по инвалидности и переходит на работу лесничим в недавно созданное Веркольское лесничество. Сам Карпогорский лесхоз появился лишь три года назад после образования Министерства лесного хозяйства СССР.
Всё надо было начинать с нуля. Постоянной конторы лесничества нет, её предстоит строить. Но средств у лесхоза на это строительство нет. Тогда новый лесничий решает строить сначала свой дом для жилья, и в нем временно разместить контору. Он с энтузиазмом берется за это дело, подобрав для строительства дер. Явзору. Деревня не маленькая, раскинулась по живописным берегам одноименной речки (умели же наши предки подбирать места для жительства!). Здесь центральная усадьба колхоза им. Калинина. Рядом проходит стокилометровый тракт Карпогоры – Сура, правда, местами почти непроезжий для автотранспорта. Но на лошадях ездят по нему уже не одно столетие.
Древесину для дома приходится подвозить на лошади, а она в лесничестве всего одна. Техники в лесхозе пока нет. Мечтал лесничий Минин построить не контору, а дворец, чтобы слава о нем прошла по всей округе. Однако со строительством сразу появились трудности. Строевого лесу вблизи деревни не было, а подвозка брёвен на одной лошадке шла медленно. Не хватало и рабочих рук. Крепким мужчинам-колхозникам переходить на постоянную работу в лесничество не разрешали. Сын Игорь после окончания пединститута работал в Архангельске преподавателем физкультуры и хотя был крепким парнем – спортсменом, помогал отцу урывками.
«Дело с домом всё же потихоньку продвигалось, – вспоминал Игорь Михайлович. – Мне запомнился случай: когда надо было подобрать и установить матицу, отец уговорил помочь одного мастера-плотника из местного колхоза. Тут же явился председатель и обвинил отца в эксплуатации наёмных рабочих. «Он же трудился в воскресенье», – возразил отец. «В воскресенье он должен отдыхать, чтобы в понедельник мог работать в родном колхозе на полную катушку», – сказал председатель колхоза… Вот потому дом получился приземистый, пару бы венцов совсем не мешало добавить снизу. При этом в доме помещалась и контора, и жильё для лесничего.
Дом рубил сам лесничий и несколько рабочих, которых он нанимал за свои деньги. Лесников к строительству привлекал мало. С некоторыми прежними представителями лесной охраны пришлось расстаться. У них понятие о работе было такое – сходил раз в лес, в свой обход, а потом неделю можешь отдыхать, заниматься своими делами. Лесничий Минин заставил их ежедневно приходить на работу: они занимались отводом лесосек, посадками леса, санитарными рубками, строили около дорог «грибки» – места для курения и отдыха, собирали шишки и заготовляли семена. Добросовестное отношение к делу и дисциплина были у Минина на первом плане. Армейская выучка чувствовалась и здесь. Не многим это нравилось, тем более что зарплата у лесников была мизерная. За дополнительную работу, конечно, платили, но нормы на лесохозяйственные работы были огромные, а расценки низкие. Так, говорят, повелось со времён Петра Первого, который однажды будто бы сказал, что лес – дело воровское, а потому жалованье лесной страже определить самое малое. Кое-кто из лесников писал жалобы в Архангельск, в областное управление лесного хозяйства, но потом или успокаивался, или освобождал место для другого.
Штат лесничества постепенно увеличивали. При приёме на работу ставку Михаил Георгиевич делал на крепких молодых мужчин. Вот что рассказал мне в августе 2007 г. Григорий Петрович Поршнев, бывший лесник, ныне пенсионер, проживающий зимой в Архангельске, а на лето выезжающий в свою родную Явзору: «После армии я работал лесником с 1958 по 1961 год. Нас, молодых, тогда было в лесничестве более десятка человек. Три лесника в Верколе, один в Каскове, около десятка в Явзоре. «С такой командой хоть сейчас можно идти в бой», – не раз говаривал Минин. Дом и баня в то время были уже готовы. Мы строили сарай, расширяли питомник возле конторы. Из «техники» были в лесничестве две лошади, и всё. Сено заготовляли и для лесничества, и для себя, и для Карпогор… Мне, как более крупному мужику, доставалось, пожалуй, больше всех. Сено метать – Поршнев! Брёвна грузить – Поршнев! Доски пилить – Поршнев! Ну, да я не в обиде – была силёнка… Случались пожары, тушили их только вручную, в основном лопата& ми. На пожар в лесу шли все, не надо агитировать. По дорогам делали курилки, сиделки всякие. На развилках ставили щиты, писал на них краской сам лесничий. Был он, кстати, организатор хороший. Любил по-армейски распорядок, дисциплину. Был человеком честным и справедливым. В работу не вмешивался, замечания по пустякам не делал. Но от его глазу ничего не ускользало. Понаблюдает за работой, понаблюдает, и если плохо она делается, подскажет или пристыдит и заставит переделать. В Явзору клубнику откуда-то завез впервые, потом распространилась она по всей округе до Суры и Карпогор. Баек знал много, любил их рассказывать. У него хорошо это получалось, к месту. Слушаешь, но не знаешь, правда это или сочинил на ходу. Утром, при разводе, обязательно что-нибудь весёленькое расскажет, чтобы хороший настрой на весь день был. Интересно и весело при нем работалось. Я потом в Архангельск уехал. А когда Михаил Егорович ушёл на пенсию, контору лесничества перевели в Карпогоры, за семьдесят вёрст. Лесная жизнь потихоньку заглохла. Теперь здесь по одному леснику в Явзоре да в Верколе. В деревнях пилорамы работали, а теперь без доски скоро хоронить будут… Ну, а в отношении кедра – корейский он или сибирский, не знаю. Сами разберётесь. Есть кедры в урочище Сторожиха, поляну там ещё при мне засадили. Хорошо прижились кедры перед болотцем, если ехать в сторону Сяленьги. В лесном питомнике кедра сейчас нет. Сеянца& ми и саженцами перевезли в Суру, там растут у многих домов. Как-то Егорович и мне привёз кедрик, метра полтора был ростом, но не прижился что-то, погиб…».
Хорошо запомнились годы детства Любови Игоревне: «Мы с сестрёнкой Ирой – двойняшки. Родились в Архангельске в 1950 году. На лето нас привозили в Явзору. Нам здесь очень нравилось. Дедушка был строгим. Мы, внучки, его побаивались. И слушались – попробуй, убеги куда-нибудь без разрешения! Не баловал он нас и не сюсюкал с нами. По утрам будил рано, в одно и то же время. Бывало вечером заиграемся на дворе, но если он вышел на крыльцо, знаем – пора спать…Как-то раз я чуть не загнала лошадь Маш& ку до смерти. Мне было лет девять-десять. Забралась в седло и погнала её галопом к деду на сенокос. Рысью ехать было неловко, одна трясучка. А галопом хорошо, хоть и страшновато. Прискакали к деду, лошадь вся в белой пене. Дед очень расстроился, сгоряча взял вицу, но не ударил, лишь сказал недовольно: «Вот тебя бы загнать до пены… А если б лошадь погибла? Ты об этом подумала?»…
Просматривая недавно подшивки районной газеты «Пинежская правда», я встретил статью от 11 марта 1960 г. под заголовком «Передовое лесничество». «Веркольское лесничество является одним из передовых лесничеств Каргопольского леспромхоза (в 1959M1965 гг. лесхозы были переданы в состав леспромхозов – Л.И.), – пишет в статье корреспондент В. Кукушкин. – Возглавляемое опытным лесничим, оно из года в год выполняет и перевыполняет производственные планы с хорошим качеством работ. Молодежный коллектив 2-го объезда взял обязательство бороться за высокое звание коллектива коммунистического труда. Много сил и настойчивости отдает работе лесничий Михаил Егорович Минин. По-хозяйски, со знанием дела подходит он к решению всех задач – больших и малых. Честный, отзывчивый, не терпящий бюрократизма и волокиты – таким знают его люди, которым приходится с ним встречаться. Имея высшее образование и являясь научным корреспондентом при ЦНИИЛХ, он часто выступает в журнале «Лесник и объездчик» (ныне журнал «Лесное хозяйство») по проблемам улучшения ведения лесного хозяйства на севере… В этом лесничестве находится самый богатый в районе дендрарий, в котором выращивается более 50 древесных и кустарниковых пород. Многие в нашей области не растут, здесь акклиматизирвались и чувствуют себя прекрасно…».
О дендрарии следует сказать особо. Он располагался рядом с домом. У каждого растения стояли таблички, как в солидном ботаническом саду. Всё было подписано по-русски и по-латыни. Семена, сеянцы и саженцы поступали в этот северный дендрарий в основном из Архангельска и Ленинграда. Были тут лиственница, тополя, несколько видов боярышника и черёмухи, черноплодная рябина, жимолость, калина, акация, бузина и другие растения. В настоящее время питомник основательно зарос травой, но узкие грядки и канавки ещё заметны. Многие кустарниковые породы из-за отсутствия уходов и затенения деревьями погибли. Сын Игорь был свидетелем посева орешков кедра корейского, но взошли или нет эти семена, он не знает.
Авторитет нового лесничего в Явзоре и окрестных деревнях был высок. Намного позднее, 24 августа 2007 г., при разговоре со мной карпогорский пенсионер Борис Фёдорович Кукушкин, в 1954M1955 гг. работавший помощником лесничего в Явзоре, заметил, что Михаил Георгиевич Минин никогда не лебезил перед людьми, в том числе и перед начальством, о всех недостатках говорил открыто, прямо в лицо. Не всем это нравилось, но и они понимали, что так поступают обычно смелые и честные люди.
В районной газете с 1960 г. стали появляться его заметки на различные темы местной жизни. Он предлагал врачам почаще бывать в закрепленных за ними деревнях («К нашим врачам», 11 марта), сообщал о плохой организации торговли в д. Явзоре («Нет порядка в торговле», 26 июня), о безразличии руководства Лавельского леспромхоза к пьянству бульдозериста и случаю повреждения им ограды питомника лесничества («Хулиганам потворствуют», 16 сентября). В заметке «Хулиганы на большой дороге» он с возмущением пишет: «В этом году наше лесничество сделало шесть типовых мест отдых и курения для пешеходов по тракту Карпогоры – Сура. Места отдыха имеют крышу, оградку, скамеечки и сто& лик. Всё это покрашено, выглядит красиво. Но нашлись хулиганы, которые всё изрезали ножами и испоганили надписями…». Не боялся Михаил Георгиевич высказать замечания и в адрес руководства Карпогорского леспромхоза, в который входило и его лесничество. В заметке «Десять лет в неведении» он пишет: «Десять лет я работаю лесничим. Бухгалтера своего у нас нет, деньги нам пересылают через Куш-копальское лесничество, не указывая при этом, за что начисляют и за что высчитывают. Давно пора навести здесь порядок. И не всегда уместно ссылаться на плохую связь и дороги».
Корреспонденции за 1961 г. Михаил Георгиевич Минин подписывает уже как селькор. Тематика разнообразная: охрана леса от пожаров, лесовосстановление, о безбилетной заготовке багровищ в колхозных лесах, об оставлении древесины по берегам рек при молевом сплаве, о проблемах содержания скота в соседней колхозной бригаде, о воровстве колхозного кирпича, о передовом леснике и передовой телятнице. А как не откликнуться на полет первого советского человека в космос!
Газета «Пинежская правда» 5 мая 1961 г. печатает первый рассказ Михаила Георгиевича Минина «Катька» – о дружбе собаки и одомашненного лосёнка (привоже рассказ в конце очерка). Тут же был помещён портрет автора – симпатичный мужчина с окладистой, сильно поседевшей снизу бородой. Рядом с портретом слова: «На снимке Вы видите Михаила Егоровича Минина – активного селькора район& ной газеты. Живет он в Явзоре, работает лесничим Веркольского лесничества. Дел и своих много, но Михаил Егорович находит время, чтобы побывать на скотном дворе, самому посмотреть, как и чем кормят доярки коров, побеседовать с колхозниками и бригадирами о подготовке к севу. А вечером селькор допоздна засиживается над листком бумаги, пишет о делах колхоза, рассказывает о хороших людях, не проходит и мимо недостатков…».
Михаил Георгиевич оказался не только одним из самых грамотных людей своей местности, но и горячим её патриотом. Неудивительно, что его 3 марта 1963 г. избирают депутатом Лавельского сельского Совета. Теперь его заботы расширяются. В районной газете всё чаще появляются заметки о состоянии сельского хозяйства и животноводства в колхозах сельсовета, в основном критического характера. Но вместе с критикой он вносит и предложения, как улучшить дело.
Я пролистал все номера газеты «Пинежская правда» за 1959M1970 гг., за исключением 1963M1964 гг., которых в библиотеках имени Н.А. Добролюбова и госархиве Архангельска не оказалось, и был приятно удивлен журналистской и писательской деятельностью веркольского лесничего и селькора. Например, в 1965 г. было 18 публикаций, в 1966 г. – 24 публикации. Из литературных произведений в районке напечатаны рассказы: «Лесник», «Агафья-староверка», «Бова», «Тимошины побывальщины», «Походни», «Демьянова обида», «Помощник», «Хозяин», «Агрофенина судьба», «Неудачники», «Оплошность», «Бабушкина квашня», «Как я ездил в больницу», отрывки «На ферме», «Разговор по душам» и «Секретарь парткома» из повести «Место в жизни». Кроме того, среди публикаций были краеведческие статьи: «Комсомольцы двадцатых годов», «Отважный разведчик», «Жарко было под Почей», «Бои на Тороме и Поче», «Рейд в тыл белогвардейцев», «Красный комбат», «Биография парохода», «Так начинался леспромхоз». Конечно, на первое место по значимости Михаил Георгиевич ставил публикации на лесохозяйственные темы. «Укоренился неправильный взгляд на ведение лесного хозяйства. Лес, мол, сам вырастет. Глубоко ошибаются те, кто так думает. Органы лесного хозяйства выполняют большие государственные задачи. Для того, чтобы срубить дерево, требуются минуты, а чтобы вырастить его до спелости, уйдет сотня лет».
В те годы в Верколу часто приезжал писатель Федор Абрамов. Два фронтовика, служивших в подразделении СМЕРШ, подолгу беседовали. Любовь Игорев на Папылева (Минина) вспоминает, что дедушка показывал ему свои рассказы. По приподнятому настроению, которое было у деда после отъезда писателя, можно предположить, что литературное творчество одобрялось. «Как-то раз бабушка угостила Фёдора Александровича вареньем, – говорит Любовь Игоревна, – гостю оно очень понравилось и он сравнил его с настоящим нектаром».
С 1 сентября 1966 г. Михаил Георгиевич решил уйти на пенсию – заметно ухудшилось здоровье. Общий трудовой стаж у него составил к тому времени около пятидесяти лет, из них 16 лет он проработал в Веркольском лесничестве. Год назад произошло, как и следовало ожидать, рассоединение лесной промышленности и лесного хозяйства. Руководство вновь организованного Карпогорского лесхоза предложило Михаилу Георгиевичу ещё поработать, но он не стал менять своего решения.
Однако и с выходом, как говорят, «на заслуженный отдых», бывший лесничий и селькор Минин не отстранился полностью от окружающей жизни. Уже через пять дней в районной газете появляется его заметка «Когда хорошее дело приносит вред», в которой он, отмечая важность заготовки лесных семян, приводит факты рубки сосен вокруг деревень лишь только для того, чтобы с деревьев снять шишки. В заметке «Как приблизить сенокосы» он, прекрасно зная окружающую Явзору местность, дает колхозу советы, какие конкретно участки целесообразно расширить для сенокосов. Как краевед он публикует статью «Семнадцатилетний герой» о своём товарище Илье Щербакове, который во время гражданской войны прикрыл отход молодёжной роты, а потом, когда кончились патроны, попал в плен к белым и был зверски ими убит. Не мог советский гражданин Михаил Минин быть в стороне от агрессии американцев во Вьетнаме, от провокаций китайцев на острове Даманском. «Мне пришлось принимать участие в освобождении северной части Китая – Маньчжурии от японских захватчиков, – пишет бывший фронтовик. – Там была пролита кровь наших советских солдат. Наши войска сделали всё возможное, чтобы вернуть Китаю исконно принадлежащие ему земли. И что же мы получили в ответ?…».
Всё же возраст и фронтовые болезни брали своё. Публикаций с подписью М. Минин появляется всё меньше. Последняя из них – «Спасибо, односельчане!» была напечатана 13 октября 1970 г. В заметке автор искренне благодарит жителей Явзоры А.А. Ширяева, А.В. Власову и К.И. Богданова за помощь в подвозке дров и оказании других услуг. А через два дня газета выражает глубокое соболезнование от коллектива Сурской больницы врачу-терапевту Минину И.М. по поводу смерти его отца.
Умер Михаил Георгиевич Минин 11 октября 1970 г. и похоронен на кладбище вблизи деревни Явзоры. Спустя 37 лет, 23 августа 2007 г., в моём присутствии его сын Игорь Михайлович, внучка Любовь Игоревна и её муж Николай Семёнович Папылев у могилы своего уважаемого отца, деда и тестя посеяли семена-орешки от выращенных им кедров. Думаю, что часть семян обязательно прорастет, всходы окрепнут и из них вырастут прекрасные мощные деревья. Это будет лучшей памятью пинежскому лесоводу, воину и гражданину России.
Уместно здесь хотя бы вкратце сказать о ближайших потомках главного героя нашего очерка.
Сын Игорь после окончания средней школы № 6 поступил в коммунально-строительный техникум, затем в пединститут на отделение «Физвоспитание». Работал преподавателем физкультуры в техникуме. Успешно занимался конькобежным спортом, был перворазрядником и членом сборной области. Имел много наград. Работал тренером на стадионе «Труд». В 1950 г. женился на Ракитиной Лиле Николаевне, дочери крупного в Архангельске финансового деятеля, награжденого за свой труд орденом Трудового Красного Знамени и орденом Ленина. В молодой семье Мининых 31 августа 1950 г. родились двойняшки – Люба и Ира.
В 1957 г. Игорь Михайлович поступает в Архангельский медицинский институт, продолжая вечерами работать тренером и заниматься спортом. После окончания АГМИ работает врачом в физкультурном диспансере. Незадолго до смерти отца переезжает в Суру, где работает терапевтом и главным врачом местной больницы. Выйдя на пенсию, уезжает в г. Калугу, где и живет по сей день. Ведет здоровый образ жизни. Не курит. Ежедневно делает физзарядку. В 78 лет лихо катается на мотоцикле. Как только приехал в Архангельск в гости к дочерям в августе 2007 г., сразу отправился купаться на Северную Двину. В конце августа ежедневно принимал водные процедуры и в холодной речке Явзоре.
Внучка Михаила Георгиевича Минина – Любовь Игоревна после средней школы окончила в Ленинграде училище культуры по специальности «Режиссёр народных театров». С 1972 по 1998 г. работала в Архангельском траловом флоте, в профкоме и спецотделе. В 1972 г. вышла замуж за Папылева Николая Семеновича, уроженца Бабушкинского района Вологодской области. Он окончил Ленинградское высшее инженерно-морское училище им. Макарова, работал старшим механиком в Северном морском пароходстве. В 1980 г. был в Антарктиде в составе 25Mй экспедиции. В 1973 году у Папылевых родился сын Миша, который окончил школу № 28 в Архангельске и Ленинградское суворовское училище. Был курсантом Высшего военно-морского училища им. Попова в г. Петродворце, затем закончил Архангельский государственный технический университет. В настоящее время возглавляет ЗАО «Лесозавод № 25» – генеральный директор и ПКП «Титан», являясь также генеральным его директором. В семье Михаила Николаевича Папылева две дочери – Лена и Соня, пяти и трёх лет.

Сестра Любови Игоревны Ирина, вторая внучка Михаила Георгиевича Минина, окончила лесоинженерный факультет АЛТИ, работала в Архангельском траловом флоте инспектором отдела быта. Сейчас на пенсии. У неё двое детей.
В заключение я вернусь снова к кедрам. Ещё перед поездкой в Явзору в 2007 г. Любовь Игоревна говорила мне, что необычно большую шишку кедра она видела в детстве неоднократно. «Сначала она лежала на чердаке у окна, потом у трубы на печке. Орешков в ней не было. Дедушка говорил, что он вытряс их из шишки и высеял на грядку в питомник. Сколько всего было высажено в усадьбе кедров, не знаю. Может быть, десятка два-три. Росли они с молодости по разному. Перед домом – самые большие кедры. Один, пожалуй, самый красивый кедр рос рядом с баней. Верхняя часть у него обсохла из-за дыма от печки. Один кедр сгорел вместе с загоревшим туалетом. Сильно отставали в росте те кедры, что находились под кронами тополей. Три года назад мой муж Николай окорил снизу стволы тополей. Теперь тополя усохли, а кедры ожили. Первые шишки появились лет восемь назад. Единично бывали они каждый год, но нынче особенно много. Приезжайте к нам, всё увидите сами».
Находясь в Явзоре, при первых же свободных минутах я сделал описание бывшего питомника. На день моего обследования (22 августа 2007 г.) растущими оказалось 20 кедров. Размеры их сильно различались, в основном из-за того, где росли – на открытом месте или в тени тополей, достигших почти 30Mметровой высоты и диаметра на высоте груди более 80 см. Высота кедров колебалась от 9 до 20 м, диаметр на высоте груди – от 14 до 60 см. В частности, по толщине ствола деревья распределились следующим образом: два – самых тонких дерева, растущих при сильном затенении тополями с диаметром ствола на высоте груди соответственно 14 и 16 см, три кедра были толщиной по 18 см, два – по 20 см, четыре – по 24 см, два – по 26 см, и далее по одному дереву – 38, 40, 42, 46, 55, 58 и 60 см. Самый крупный кедр рос в первом ряду у дороги при полном солнеч- ном освещении, что, без сомнения, положительно сказалось на размерах дерева. Самые мелкие кедры находились долгое время в тени тополей и были явными кандидатами на отмирание. Николай Семенович Папылев, не будучи лесоводом, проявил лесоводственную сообразительность – путём кольцевой окорки стволов он превратил тополя в сухостой. А осветленные кедры ожили, показав более высокий прирост побегов за текущий год.
При обследовании я внимательно просматривал траву, пытаясь увидеть в ней всходы кедра. Обнаружить их не удалось. Не замечали всходов и хозяева кедров. Решил, что семена кедра корейского в пинежских условиях не успевают созреть за короткое лето, поэтому и не прорастают.
В траве около кедров я насобирал более сотни шишек. Были они, к моему разочарованию, сравнительно мелкие, по длине около 6M7 см, и абсолютно не отличались от шишек кедра сибирского. Большинство семян в этих шишках были неспелыми, поскольку рано были сбиты дятлами и другими птицами. Собранные с деревьев шишки были более крупными. А мне никак не хотелось верить, что это – кедр сибирский!
На Дальнем Востоке мне побывать, к сожалению, не пришлось, и растущим кедр корейский я не видел. Возвратившись в Архангельск, я первым делом просмотрел все имеющиеся у меня энциклопедии, справочники и учебники. Нет, это явно не кедр корейский! По всем внешним признакам шишки явзорских кедров, а также и семена-орешки, принадлежали кедру сибирскому. Что же тогда произошло с семенами кедра корейского? Судя по словам самого Михаила Георгиевича, а также воспоминаниям сына Игоря Михайловича и внучки Любови Игоревны, сомнений в том, что привезенная из Маньчжурии шишка принадлежала кедру корейскому, у меня не было. Нет у меня сомнений и в том, что семена-орешки из этой шишки были высеяны в питомник. По всей вероятности, семена потеряли всхожесть из-за длительности хранения. Хотя это относится к кедру сибирскому, по литературным данным его семена, предназначенные к высеву, нельзя хранить более 2M3 лет. А тут прошло, как минимум, шесть лет: 1946 г. – год созревания шишки, 1951 г. – год высева семян. Точных данных о сборе шишки и посеве семян Михаил Георгиевич не указывает. Если шишка была урожая 1945 г., а семена были высеяны в 1952 г., то прошло уже не пять, а все семь лет.
Однако огорчения огорчениями, а искренне радует то, что благодаря попытке вырастить кедр корейский в пинежской тайге удалось восстановить шишки кедра корейского и сибирского.

ской памяти ещё одного замечательного лесовода Европейского Севера. Для лесной общественности нашего региона я считаю это несомненной удачей.
Как человек Михаил Георгиевич Минин выполнил все подобающие для мужчины обязательства: построил дом, вырастил сына и посадил дерево, причём не одно. И дополнительно ко всему защитил Родину от врага.
*****

Приложение к очерку.
Михаил Минин
Катька
Рассказ

По долгу службы мне необходимо было побывать на одном из дальних лесных участков. Стояла тёплая весна. Быстро таял снег, болота наполнялись водой, разлились лесные ручьи и речки.
Путь предстоял тяжёлый. Не дожидаясь, когда спадет в ручьях и речках вода, в одно из воскресений во второй половине дня, захватив с собой на неделю продукты, ружьё и маленький походный топор, я вышел в путь.
Переночевать решил на бывшем поселке, что в двадцати километрах от деревни. Там жило несколько колхозников, которые ухаживали за скотом. Бригадиром у них был пожилой мужчина Петро.
Расстояние в двадцать километров не так уж большое, но до поселка добрался лишь к вечеру. Не доходя до усадьбы метров двести, я присел на берегу речки отдохнуть. Льда уже не было, а мутная вода бурлила, подмывая отвесные песчаные берега. Солнце клонилось к закату. В поселке стояла полная тишина. За речкой крякали утки, где-то неугомонно кричал маленький кулик, просил травы. Прекрасное время года – весна.
Так я просидел минут десять, как вдруг из зарослей молодого березняка и осинника с лаем прямо ко мне бежит старый поселковский пёс Мишка, а за ним маленький рыжеватый лосёнок.
С Мишкой у нас была давнишняя и очень хорошая дружба, поэтому меня он встречал всегда весело. Ну, а то, что вместе с Мишкой ко мне подбежал ещё и маленький лосёнок, меня поразило. Впервые в своей жизни я видел, как вместе бежат собака и лосёнок.
Мишка дал мне лапу, прыгнул на грудь, успел лизнуть в лицо и, главное, поинтересовался содержанием моего рюкзака, а его товарищ, лосёнок, спокойно стоял и рассматривал меня.
Я не выдержал, поднялся и хотел погладить маленького шалуна, но он не разрешил мне этого сделать – повернулся задом и отошел. Пытался лосенка угостить хлебом, однако и угощения он не принял. Немного постояв, лосёнок большими прыжками побежал к усадьбе, затем оставил меня и Мишка.


Я пытался осмыслить дружбу собаки с маленьким лесным обитателем, занимало меня и то, что как они оказались вместе, но ничего из этого не получилось. Я поднялся и пошёл к усадьбе.
Во дворе усадьбы ни Мишки, ни лосенка не было, а когда я зашёл в коридор дома бригадира, увидел их за ужином. Мишка ел из своей миски, а лосенка из кастрюли поила молоком жена бригадира Татьяна.
За чаем Петро рассказал мне историю появления у них лосёнка. В одно ненастное холодное утро, когда в лесу было ещё много снега, недалеко от посёлка в болотине Мишка натолкнулся на только что отелившуюся лосиху. Испугавшись собаки, мать бросила детёныша и ушла. Мишка остался с теленком один. Он лег рядом с ним и выл до тех пор, пока Петро не пришёл на его зов.
Малютка прозябла, ходить сама не могла, пришлось нести её до дому на руках. Татьяна назвала её Катькой. Вот так Катька и оказалась в поселке.
Целую неделю Катьку держали в комнате и поили тёплым коровьим молоком. А через неделю она пошла на улицу, вместе с Мишкой начала резвиться, бегать, но далеко от дома не уходила. Очень дружит с хозяйкой, ведь от неё она получает молоко. Потом Катька с удовольствием стала есть и хлеб, и мягкое сенцо, и листья. Утром после завтрака гуляет, к обеду возвращается домой, а с обеда до ужина опять уходит. Мишка тоже вместе с ней. Сначала Петро думал, что Катька уйдет в лес, а потом убедился, что уходить она никуда не собирается.
Позднее, в течение лета я ещё несколько раз бывал в посёлке и каждый раз видел Катьку вместе со своей хозяйкой Татьяной где-нибудь в кустах или на пожнях. Их, конечно, сопровождал Мишка.
Последний раз я видел Катьку, когда её направляли в далёкий путь. До райцентра она доехала на машине, оттуда самолетом – до Архангельска, а из Архангельска – в Москву, в зоопарк. Теперь Катька москвичка.
Пинежская правда, 5 мая 1961 г.

Походни
Рассказ-шутка

Было мне в то время годов восемь. Утром в один из воскресных осенних дней старший брат Павел собрался на охоту. Он сидел у стола и снаряжал патроны, а я вертелся возле него. Мне страшно хотелось самому снаряжать патроны, особенно выстрелить из новой берданки. То ли для того, чтобы избавиться от меня, то ли ради шутки Павел сказал мне:
– Знаешь что, Гришка? Неделю назад дядя Максим взял наши походни, а обратно не отнес. Сходи и принеси их, они мне нужны.
Стараясь угодить брату, я быстро оделся и – бегом за походнями. Прибегаю к дяде. Он чай пьёт.
– У вас, дядя, наши походни есть. Павел просил их принести. Он собирается в лес, они ему нужны.
Дядя поставил на стол блюдце, утёр усы, усмехнулся в бороду и говорит:
– Ваши походни два дня тому назад к Изосиму унесли. Сходи-ка, парень, туда.
Я повернулся и – к Изосиму.
Старик у крыльца сани делает.
– У вас, Изосим Иванович, наши походни есть, они нам нужны.
– А кто тебя за походнями-то послал?
– Брат Павел, – отвечаю ему. – Он в лес собирается, а походней нет.
– А-а-а, – протянул Изосим, – понимаю. Иди-ка к Семену Матвеевичу, походни-то у него. Вчера только он приходил ко мне и унёс.
Я к Семену, от Семена к Осипу, от Осипа к Андрею и так обошёл почти всю деревню. Правда, деревня наша небольшая тогда была, всего двадцать один дом.
А походней так и не нашел.
Прихожу домой и говорю брату:
– Не нашёл я походней. Куда ни приду, везде нет. Затерялись.
– Дурак ты набитый, – сказал Павел. – Обошёл всю деревню – вот это и есть те самые походни, за которыми я тебя посылал. А теперь пойдём со мной в поле, я разрешу тебе выстрелить из моей берданки.

Пинежская правда, 22 апреля 1962 г.

Неудачники
Рассказ-шутка

На перекрестке лесных троп встретились охотник Фома и рыбак Евграф. Оба они шли домой: Фома – с охотничьего угодья, Евграф – с Кривого озера.
Шли усталые и невесёлые. Поздоровавшись, присели на валежину. Фома достал из лузана резиновый кисет, набил махоркой самодельную трубку и закурил. А Евграф вытащил из поясной сумочки берестяную табакерку, постучал указательным пальцем по крышке, открыл её, взял большую щепоть чёрного, мелко натолчённого табаку и запустил его сначала в одну ноздрю, потом в другую. После этого приподнял своё лицо в сторону солнца, закрыл глаза и громко чихнул.
А Фома в это время успел заглянуть в Евграфов пехтерь.
– Пустенько, Евграф Осипович, в пехтерьке-то у тебя. Видать, не по времени на озеро сходил, – с ехидцей проговорил Фома.
– Рыбалка, Фома Кузьмич, – не охота. Это у вас, охотников, в любую погоду ходи по лесу и фукай, а рыба время знает. Рыбу без времени не возьмёшь.
– Да и уметь надо, как её взять-то. – Евграф потряс за задние карманы лузан Фомы и добавил: – Да и у тебя, Кузьмич, не ахти какая удача. Лузан-то тоже пустой несёшь. Видать, и на охоте не всегда удачное время бывает.
– Собачонка запропастилась куда-то. Без собаки ходил, – пытался оправдать свою неудачу Фома. – А без собаки, сам знаешь, Осипович, какая охота.

Время убьёшь, а толку на грош не получишь.
– Оно, конечно, без собаки плохо, – согласился Евграф. – Да и то сказать, собака собакой, а главное, каков сам охотник. Никудышному охотнику хорошую-то собаку и доверять нельзя. Испортит он её. А у хорошего охотника и без собаки всегда удача. Я вот не охотник, так у меня с ружьем удачи никогда не бывает.
– Вот послушай-ка, Кузьмич, какой у меня случай прошлой осенью был. Шёл я с озера домой за лошадью, чтобы наловленную рыбу вывезти. С ружьём я шёл, и зятева собака Дамка за мной бежала. На полпути к дому она подлаяла глухаря. Тихонько пошёл на лай. Приглядываюсь и вижу: на толстом суку старой сосны большущий глухарь сидит. Видать, птица старая, опытная. Шею глухарь вытянул, голову немного на бок склонил и внимательно на Дамку смотрит. Подошёл я к нему как можно ближе, прицелился и – выстрелил. А он повернул голову ко мне, поглядел на меня немного и опять своё внимание на Дамке сосредоточил. Я по нему второй раз выстрелил, а глухарь всё сидит. Раз пятнадцать шарахнул. Вокруг всё дымом заволокло, а глухарь сидит. Потом, когда дым немного поразнесло, глухарь ещё раз посмотрел на меня, помигал глазами, три раза чихнул и улетел. Не охотник я. И собака была, и птица почти на носу сидела, а взять её не сумел.
Фома хорошо понял, к чему рассказал эту небылицу Евграф, но обиды на рыбака не высказал. Достал кисет, набил трубку и закурил. А Евграф повторил операцию с табакеркой. Но теперь он уже не чихал, а натолкав в нос табаку, смотрел куда-то в сторону своими посоловевшими глазами.
То ли выкуренная трубка крепкой махорки, то ли что-то другое приподняло настроение Фомы, но он первым продолжил разговор.
– На охоте, Евграф Осипович, ещё и не такое бывает. Годов пять тому назад, во время весеннего перелёта, на твоём Кривом я за одно утро целый воз птицы набил.
– Да ну! – удивился Евграф. – Как же тебе удалось, Кузьмич?
– Было это так. На восходе солнца вышел я на берег озера и вижу – уток видимо-невидимо. Вся крупная такая – серая кряква. Вот я её и давай палить:
бах! бах! бах!…
– Когда же ружьё успевал заряжать? – врасплох прервал Евграф.
– Да я так палил.
– Как это так? Незаряженным что ли стрелял?
– Да нет, как это незаряженным ружьем можно стрелять. Была у меня двухстволка сына Егорки, из неё я и стрелял. А заряжать? Как же, я её заряжал.
– Ну, то-то, – усмехнулся Евграф. – А то у тебя получилось, как у моего покойного деда, который без ружья один на один медведя убил. Любил покойничек соврать да похвастать. Тоже заядлый охотник был. Тешу, сказывал, однажды в лесу столб для прясла и вдруг слышу позади треск какой-то. Повернулся.
Смотрю. Саженях в двадцати медведь бродит. Воткнул топор в дерево – и к медведю. Взял его за уши, дотащил до топора и ухлопал.
– Ну, это твой дед, конечно, соврал, – возразил Фома. – На такое дело большую силу надо иметь. И смелость. А он не ахти какой был. Я старика хорошо помню. А врал он складно. Было чему у него поучиться.
– А ты не слыхал, Фома, как этой весной в одну рюжу попала щука, утка и заяц с лисой?
– Не может быть такого, – возразил Фома. – Щука с уткой – это ещё туда-сюда, поверить можно. А вот заяц с лисой – это ты, Евграф, неправду говоришь.
Зачем зайцу с лисой в рюжу лезть? Да и как они в воде-то могут? Нет, Евграф, не верю.
– Дело твоё, Кузьмич, хочешь верь, хочешь нет. Рюжу я поставил рано весной, а смотреть её не ходил долго. Щука попала во время нереста. Утка ныряла и залезла за щукой. Потом вода ушла, рюжа обсохла. По этому месту лиса зайца гнала. Зайцу деться было некуда, лиса его вот-вот схватит. Ну, он и сунулся в рюжу, а за зайцем и лиса заскочила. А я как раз в это время к рюже-то и подошёл.
Щуку утка поела, одну голову оставила, а всех остальных я живыми в рюже домой принёс.
– Не верю, Евграф, хоть ты и складно рассказываешь.
И снова один закурил трубку, а другой начинил свой нос табаком. Потом заговорили серьёзно.
– Плохая охота, Евграф Осипович, нынче стала. Поблизости и зверь, и птица ушли. Леса повырубали. Да ещё с собаками никакого порядка нет. Развели их кому и не надо. Рыскают они круглый год, как голодные волки. Весной птичьи гнезда разоряют, птенцов губят, детёнышей зверя уничтожают. Да и с браконьерами никакого сладу нет. А ведь решают на собраниях, постановления выносят.
Одна говорильня.
– И на реках наших, Кузьмич, не лучше. Загрязнили реки, и рыба к нам плохо идёт. В былые годы сколько сёмги лезло, а теперь… Засорили реку. Не бережём дары природы.
… Ещё долго судачили старики, а уж потом распрощались.

Пинежская правда, 2 июля 1966 г.